Метик Сергей

     Грядет негромкая годовщина – двадцатилетие выхода в свет «манифеста перестройки», нашумевшей статьи Н. Шмелева «Авансы и долги» в июньском номере журнала «Новый Мир» в 1987 году. В отличие от ее сегодняшнего маргинального статуса, публицистика во времена перестройки, была мощным информационным оружием, имевшим огромное влияние на умы людей. Миллионотиражные издания вбрасывали в общество радикальные идеи, пестрили яркими образами, демонстрировали свое подавляющее интеллектуальное превосходство над унылым, ушедшим в глухую оборону, официозом.
     Журналы «Огонек», «Новый Мир», «Октябрь» и другие, названия которых уже не каждый и вспомнит, были на передних рубежах взлома общественного сознания. Особую значимость журнальным статьям придавало то обстоятельство, что их читала думающая публика, зачастую занимавшая ключевые посты в обществе, т. е., лица, облеченные властью, принимавшие решения. Очень важно было разоружить, парализовать именно управленческие структуры страны, партийные органы, армию, нанести смертоносный удар по штабам, командным пунктам сложнейшего государственного механизма. И удар достиг своей цели. Статейки и читались, и обсуждались в самых высоких кабинетах. А когда Горбачева, находящегося в зените своей славы и популярности,  на какой-то встрече спросили, как он относится к этой статье, по его традиционному пустопорожью «с одной стороны, с другой стороны…» стало ясно, что и он с ней знаком.
    С высоты прошедших лет, оглядываясь в прошлое, в заполошное перестроечное время, пытаюсь понять, как, на чем нас купили. Как получилось, что вроде бы рационально устроенное, благополучное советское общество оказалось дезориентированным, не готовым к простейшим манипуляционным технологиям своего идеологического противника? Ведь, что не говори, система была спроектирована с колоссальным запасом прочности. На одной из «встреч с народом» наш говорливый генсек об этом сам обмолвился. Намекнув на то, что мог бы безбедно править страной до своей естественной кончины, выбрав, однако, тернистый путь перестройки и живительных перемен. Опровергая, тем самым, постперестроечных «теоретиков», которые объясняли впоследствии развал Советского Союза некими «объективными» причинами. Вроде того, что все империи рано или поздно разрушаются. Или, что предпосылки для разрушения страны были заложены в ее политическом устройстве.
     Что же так взволновало общество в то, уже ставшее историей время? Какие авансы обещались, кому, по каким долгам и сколько следовало платить? Мне стало интересно, и захотелось прочитать статью снова, окунуться в ту эпоху, посмотреть на аргументацию с позиций сегодняшнего дня. К своему удивлению, избалованный за последние годы доступностью информации, отыскать первоисточник в Интернете не смог. Пришлось вспоминать дорогу в читальный зал публичной библиотеки. И вот, долгожданная статья, отсканированная и переведенная в текстовый формат, на экране моего монитора. Можно начинать размышлять…
«Состояние нашей экономики не удовлетворяет никого. Два ее центральных, встроенных, так сказать, дефекта — монополия производителя в условиях всеобщего дефицита и незаинтересованность предприятий в научно-техническом прогрессе — ясны, наверное, всем. Но как избавиться от этих дефектов, что делать, и не в теории, а на практике,— уверен, нет сегодня таких мудрецов ни наверху, ни внизу, кто решился бы утверждать, что им известен полностью пригодный для жизни рецепт. Вопросов у нас у всех сейчас гораздо больше, чем ответов на них. И нам еще много надо говорить, спорить, предлагать и отвергать, прежде чем мы всем миром их нащупаем, эти столь необходимые нам ответы».
    Пресловутый «дефицит», который действительно был серьезным раздражающим общество фактором, такой же миф, как и «рыночное изобилие» сегодня. В стране производилось вполне достаточно товаров для полного удовлетворения спроса, и населения, и промышленности. А что не производилось, вполне можно было импортировать. Дефицит был вызван несбалансированностью товарно-денежной массы, диспаритетом цен. Он имел искусственный характер. Оторванные от народа политбюровские вожди боялись, что «получится как в Польше», и не решались идти на крайне необходимые и непопулярные меры, такие как приведение цен в соответствие с платежеспособным спросом. В Советском Союзе производилось товарной продукции намного больше, чем в нынешней России. Эффективность социалистического производства была неизмеримо выше, чем сейчас. И проблема «дефицита» могла быть решена в обычном рабочем порядке, государственным комитетом по ценам. Без шумихи и демагогии. Без уничтожения собственной страны, развала экономики и устроенной пляски на гробах… 
    «Уже выявлены основные причины закупорки сосудов и замедления кровообращения в хозяйстве страны, Выдвинут принцип «от продразверстки к продналогу», означающий, что административные методы управления должны быть заменены экономическими, хозрасчетными стимулами и рычагами. Можно, наверное, сказать, что дорога здравому смыслу, по крайней мере, в идейно-теоретическом плане, открылась. Очевидно, однако, что перестройку таких масштабов нельзя осуществить, как бы нам этого ни хотелось, одним махом. Слишком долго господствовал в нашем хозяйстве приказ вместо рубля. Настолько долго, что мы уже вроде бы и забыли: было, действительно было время, когда в нашей экономике господствовал рубль, а не приказ, то есть здравый смысл, а не кабинетный, умозрительный произвол».
    Итак, концепция выдвинута. Рубль вместо приказа, «от продразверстки к продналогу», от административных мер к экономическим. Это суть всей статьи. И тут чисто экономическими категориями оперировать уже нельзя. Вопрос переходит в философскую, мировоззренческую плоскость, которую автор как бы, не замечает. Доклад Горбачева на партийном съезде есть открытие идейно-теоретического порядка и достаточный аргумент для формирования позиции! Невероятно, но это пишет ученый-экономист. Позицию так сформировать, конечно, можно. Но только не доказательство. Мало ли что там мог наговорить незадачливый генсек. Можно ли рассматривать экономическую составляющую жизни общества в отрыве от ее других сторон? Экономика – самоцель или все же средство? Если предельно «эффективная» рыночная экономика производит в огромном количестве самые совершенные орудия самоуничтожения, это добро или зло? Ответить на подобные вопросы, в отрыве от диалектики развития общества, нельзя. Свести все «к рублю», значит применить непростительное для ученого упрощение.
    «Я понимаю, на какие упреки напрашиваюсь, но вопрос слишком серьезен и жизненно важен, чтобы смягчать выражения и прибегать к умолчаниям. Без признания того факта, что отказ от ленинской новой экономической политики самым тяжким образом осложнил социалистическое строительство в СССР, мы опять, как в 1953-м, как в 1965 году, обречем себя на половинчатые меры, а половинчатость бывает, как известно, нередко хуже бездеятельности. Нэп с его экономическими стимулами и рычагами был заменен административной системой управления. Такая система по самой своей природе не могла заботиться о росте качества продукции и о повышении эффективности производства, о том, чтобы наибольший результат достигался при наименьших затратах. Нужного количества — вала — она добивалась не в согласии с объективными экономическими законами, а вопреки им. А раз вопреки — значит, ценой немыслимо высоких затрат материальных и, главное, людских ресурсов».
    Ссылки на Ленина характерны для публицистики того времени.  Как и идеализация НЭПа. И если не знать все сопутствующие обстоятельства, его отмена может, действительно, показаться нелогичной. К нашему счастью, страной в то время правили люди, реально оценивающие международную обстановку и понимающие неизбежность грядущих тяжелых испытаний для молодой страны советов. Революционное движение в Европе захлебнулось. Империалистические страны, раздираемые взаимными противоречиями, тем не менее, видели своего общего и опаснейшего врага в Советской России. Страна была окружена кольцом враждебных буржуазных режимов, разжигавших в своих народах настроения шовинизма и национализма. В Германии поднимал голову самый оголтелый реваншизм. На восточных рубежах стремительно наращивала свою мощь милитаристская Япония. Вопрос стоял лишь один – сколько времени продлится передышка? В этих условиях, ускоренная индустриализация страны любой ценой была вопросом жизни или смерти. И отказ от НЭПа был вынужденным, как и переход на мобилизационный тип экономики. Страна превращалась в осажденный лагерь, живущий по законам военного времени. Советское руководство осознавало, что мирного времени отпущено немного, и не могло ждать, когда в результате «свободной игры рыночных сил», промышленность нальется стальными мускулами. Мощная промышленность нужна была немедленно. Добиться этого можно было только концентрацией всех ресурсов, материальных и человеческих. В том числе и за счет коллективизации сельского хозяйства. Кто считал, сколько человеческих жизней было сбережено за счет форсированного развития промышленности? Двадцать, пятьдесят, сто миллионов? Кто считал, сколько стоит один день досрочного пуска прокатного стана в человеческих жизнях? А год? Мог ли НЭП обеспечить в кратчайшие сроки наращивание выпуска, скажем, броневой стали в разы? Не учитывать всего этого, по меньшей мере, не исторично.
    Известно, что к моменту победы революции в России никто из ее признанных теоретиков или наиболее авторитетных практиков не имел (да и не мог иметь) более или менее законченного представления о контурах будущей экономической системы социализма. Маркс и Энгельс разработали теоретические основы революции, обосновали ее объективную неизбежность, однако в отношении того, какой должна быть экономика после победы, у них имелись лишь догадки. Речь шла преимущественно е самых общих социально-экономических целях социализма. Они не оставили нам фактически ничего, что можно было бы рассматривать как практический совет относительно методов достижения этих целей. Предреволюционные работы В. И. Ленина также были в основном посвящены чистой политике (как уничтожить отживший общественный строй), но отнюдь не тому, что конкретно придется делать, чтобы наладить полнокровную экономическую жизнь после революции.
    Революция, таким образом, застала нас не вооруженными продуманной, законченной экономической теорией социализма. Есть, однако, основания считать, что в первые месяцы после Октября, когда обстановка еще позволяла, Ленин уделял этой проблема самое серьезное внимание. Именно тогда он сформулировал свою знаменитую мысль о том, что социализм есть советская власть плюс прусский порядок железных дорог, плюс американская техника и организация трестов, плюс американское народное образование и т. п. Надо, писал он тогда же, учиться социализму у организаторов трестов. Большое значение он также придавал денежной политике и здоровой, сбалансированной финансовой системе. Как видно, в начальный период революции Ленин исходил из того, что капитализм уже создал для социализма все необходимые экономические формы, нужно только наполнить их новым, социалистическим содержанием.
    Социализм – это промежуточная формация между капитализмом и коммунизмом, обладающая, поэтому чертами и того и другого общества. От капитализма, как совершенно верно и писал В. И. Ленин, берутся формы организации экономики, в том числе и товарно-денежные отношения. От коммунизма – опора на нравственную составляющую человеческой личности и осознанную волю, на видение исторической перспективы. По мере созревания общества, товарно-денежные отношения отмирают, вместе со всеми инструментами внешнего побуждения, включая государство. Вся мотивация социальной активности личности будет определяться его человеческим, нравственным началом. Нравственные ценности индивидуума станут тождественны общественной морали, вместе с классами исчезнут и межклассовые противоречия. Страх, как рудимент темного, животного начала перестанет быть побудительным мотивом к труду. Человек станет полностью свободным, а труд его - максимально эффективным. Сделав упор на начале ленинской цитаты, автор не замечает ее концовки, о наполнении старых капиталистических форм новым, социалистическим содержанием. А ведь именно это главное в ленинской мысли. Именно для этого и была совершена социалистическая революция! Сводить, как делает автор, все к экономическим механизмам, игнорировать процесс освобождения человека, становления личности в историческом масштабе, неверно.
    «Демонтаж ленинской политики «хозрасчетного социализма» еще и сегодня нередко связывают с возникновением фашизма и резко обозначившейся в 30-е годы угрозой новой войны. Это неверно: демонтаж начался в 1927—1928 годах. Произвольно заниженные закупочные цены на зерно вынудили деревню сократить не только продажу хлеба государству, но и его производство. Тогда было решено обеспечить государственные заготовки методами принуждения. Именно с этого момента начался возврат к административной экономике, к методам «военного коммунизма». Наиболее наглядно они выразились в коллективизации. Однако столь же произвольные отношения были очень быстро распространены и на город. Промышленность стала получать плановые задания с потолка, и не случайно основные из них не были выполнены ни в одну из предвоенных пятилеток»
    Демонтаж НЭПа, как я уже писал, начался именно перед угрозой войны, которая стала явной задолго до 30-х годов. Что и обусловило необходимость перевода страны на путь форсированной индустриализации.  Видимо, политическое руководство Советской России знало международное положение конца 20-х годов лучше, чем Н. Шмелев в 1987 г. Миф о самонастройке рыночной экономики был весьма распространен в перестроечное время. Звучали слова об «уходе государства из экономики», о «прокладке тропинок в парке, там, где их люди протопчут» и прочие прожекты, рисующие идиллически-радужные картинки сытого рыночного процветания. В моде были ссылки на Швецию и «прочие цивилизованные страны». «Прогрессивная общественность» уже знала, «как надо» и не хотела слышать никаких аргументов против.
    «Необходимо ясно представлять себе, что причина наших трудностей не только и даже не столько в тяжком бремени военных расходов и весьма дорогостоящих масштабах глобальной ответственности страны. При разумном расходовании даже остающихся материальных и человеческих ресурсов вполне могло бы хватать для поддержания сбалансированной, ориентированной на технический прогресс экономики и для удовлетворения традиционно скромных социальных нужд нашего населения. Однако настойчивые, длительные попытки переломить объективные законы экономической жизни подавить складывавшиеся веками отвечающие природе человека стимулы к труду привели в конечном счете к результатам, прямо противоположным тем, на которые мы рассчитывали. Сегодня мы имеем дефицитную, несбалансированную фактически по всем статьям и во многом неуправляемую, а если быть до конца честными, почти не поддающуюся планированию экономику, которая все еще не принимает научно-технический прогресс. Промышленность сегодня отвергает до 80 процентов новых апробированных технических решений и изобретений. У нас одна из самых низких среди индустриальных стран производительность труда, в особенности в сельском хозяйстве и строительстве, ибо за годы застоя массы трудящегося населения дошли почти до полной незаинтересованности в полнокровном, добросовестном труде».
    Вот она, простите за выражение, «мысль»: «складывавшиеся веками отвечающие природе человека стимулы к труду». Автор не расшифровал свою сентенцию, оставив место для определенных фантазий. К примеру, «веками складывающимися стимулами» была плеть надсмотрщика. Был страх голодной смерти. Было чувство долга и ответственности. Была, наконец, просто одержимость своим делом, любовь к нему. Надо полагать, этот «специалист» по природе человека имел в виду опору на эгоизм, алчность, стремление к личному успеху. Признание «материального интереса» ведущим стимулом к труду. Построение на этом начале самоорганизующейся «рыночной» экономики, управляемой не директивно, а опосредованно, с минимальным вмешательством государства. А что значит «почти не поддающаяся планированию экономика»? А где она не планируется? Любая транснациональная корпорация есть идеальный образец «командно-административной системы». И с планированием, и с прогнозированием, и с оценками рисков. Попробовало бы какое-нибудь подразделение не выполнить директиву менеджмента корпорации, ссылаясь на «рыночные» принципы и отсутствие «материального интереса»!
    Трудности,  живописуемые в восьмидесятые годы как неизлечимые «пороки» социалистической экономики, в свете исторического опыта последних двух десятилетий, выглядят незначительными техническими недоработками в сфере ценообразования, форм планирования и механизмов ответственности, не идущие ни в какое сравнение с сегодняшними, стоящими перед страной проблемами. Концептуальная ошибка «рыночных реформаторов» заключалась именно в некритичном принятии «на веру», как само собой разумеющегося, утверждения о решающем значении «материального интереса» в мотивации трудовой деятельности.
    Ведь, что касается производственной сферы, то там материальные стимулы использовались задолго до перестройки и, скорее, во вред, чем к пользе. Погоня за «длинным рублем» плодила приписки, очковтирательство, вынуждала гнать количество в ущерб качеству, и, самое главное, растлевала души людей, формируя ложные ценности, порождая в обществе неравенство и несправедливость. Если где и плодились не обеспеченные товарами деньги, то это именно в сфере господства «материальной заинтересованности». Я уж не говорю о перестроечном времени, когда легализация «предпринимательства», кооперативов, манипулирование с ценами и массовая «обналичка» рублей дезорганизовала производство, обрушила потребительский рынок, показав со всей зловещностью грядущее царствие алчности и корысти.
    Какой «материальный интерес» может быть у врача? Больше платить – будет лучше лечить? Больше в сравнении с кем? С тем, кто плохо лечит? Если тому, кто плохо лечит, платить больше, он станет хорошо лечить? А если судье платить больше, он станет справедливее судить? Какой может быть «отвечающий природе человека» стимул к труду у государственного служащего? У военного, летчика, учителя? Кто должен определять характер оплаты труда и формы материального стимулирования? Кем определяются задачи и цели развития общества? На эти вопросы ответа в статье нет.
    Заставив себя дочитать до конца сей многословный перестроечный опус, понял, почему не нашел его в Интернете даже на авторском сайте. По нынешним временам он слишком «социалистичен», слишком много цитирований Ленина, ссылок на Маркса, на решения съездов КПСС. Не ко двору. В нем, по сути дела, изложен китайский вариант проведения экономических реформ – в рамках однопартийной системы и под жестким контролем государства. Только если китайские товарищи сумели оседлать тигра материального интереса, то в нашем случае, хищник сожрал своих незадачливых наездников.
    Не следует уж слишком идеализировать китайский вариант «рыночного социализма». Он хорош лишь в сравнении с вырождающимся финансово-спекулятивным капитализмом, да с российской олигархически-воровской моделью сырьевой экономики. Но в долгосрочной перспективе, тигр, как транспортное средство и небезопасен, и не слишком ходок. В будущее все же спокойнее двигаться на грамотно спроектированном автомобиле, не дожидаясь, когда каждая деталь в нем будет подогнана весьма затратным методом проб и ошибок. Технологическая и интеллектуальная мощь современного общества такова, что вполне возможна его организация на разумной основе, исключающий какой бы то ни было «материальный интерес».
    Сейчас понятна и сделанная в годы перестройки принципиальная ошибка. Вместо того, чтобы взять влево, к равенству, справедливости, наши рулевые переложили курс круто вправо, в противоположную сторону. В сторону алчности, эгоизма, «материального интереса», простодушно уверовав, что именно эти факторы и делают капиталистическую экономику «эффективной», а жизнь человека в буржуазном обществе «достойной и сытой». Элементарно обманув свой народ, жонглируя терминами «правые», «левые», «консерваторы», «реформаторы», «бюрократы», «партократы» шустрые перестройщики прибрали к рукам валявшуюся на дороге власть, собственность, предоставив растерянным советским людям полную «свободу» выживать, «челночить», покупать китайский ширпотреб, подержанные иномарки и вожделенную колбасу десятков сортов. Лишив при этом истинной свободы работать на себя, на свой народ, на будущее своих детей.
    Но если не материальному интересу, то благодаря чему капиталистическое общество еще способно производить достаточно качественные товары, развивать технологии, обеспечивать приемлемый жизненный уровень? Ответ простой – благодаря свободе. Свобода важнейшая этическая категория, без которой немыслимо развитие. Либеральная мысль, потужившись, родила нечто вроде идеи – моя свобода кончается там, где начинается свобода другого. То есть «свобода» шахтера заканчивается там, где начинается «свобода» собственника шахты. Чушь полнейшая. Свобода не должна противоречить другой этической ценности – равенству людей. Именно равенство ответственно за устойчивое состояние общества, отсутствие в нем «напряжений» и антагонизмов. Как в системе сообщающихся сосудов, где «противоречие» существует,  пока жидкость удерживается в них на разных уровнях.
    Свобода воли - диалектически сложное понятие. Оно включает в себя как возможность удовлетворения внутренней потребности человека к созидательной деятельности, к чувственной, к духовной жизни, так и способность преодоления при этом внешних препятствий. Причем, зачастую, внешние факторы отвлекают человеческие ресурсы в непродуктивную сферу. Культивируют фантомы ложных ценностей и иррациональных потребностей. Ведут к подавлению созидательной свободы человека, порабощают его. Например, талантливый математик, поддавшись царящей в обществе атмосферы алчности, наживы, личного успеха начинает сочинять гороскопы для богатых бездельников. Или выстраивать финансовые пирамиды. Подобное подчинение своего дарования внешним обстоятельствам типично для буржуазного общества. И если оно способно еще к развитию и совершенствованию, то это лишь благодаря частично существующей свободе человека к творческой активности.
    Общество равных не только свободнее общества неравных, но и устойчивее, и экономически эффективнее, и не требует лошадиных доз лжи, как условия своего самосохранения. Поддерживать равенство идеологически куда менее затратно, чем обосновывать и удерживать неравенство. Но главное, такое общество ведет к завершению формирования вида Homo Sapiens, к торжеству и победе Разума над слепыми силами стихии. К появлению разумного человека, лишенного ложных ценностей, живущего насыщенной, интересной жизнью, не озабоченного вопросами выживания, в спокойствии и уверенности в завтрашнем дне.
    В советском обществе были определенные деформации понятий свободы и равенства. Причем неравенство материальное было не столь значительным, как неравенство сословное. Пережиток феодализма незаметно внедрился в политическую систему, проявляясь в ней в виде отчуждения власти от народа. Власть авторитета было подменена авторитетом власти, которая в своих корпоративных интересах разместилась над народом, позаботившись о своей полной безнаказанности и удобстве. И если советское общество все же было свободнее, безопаснее, человечнее буржуазного, то это не столько заслуга власти, сколько следствие отсутствия частной собственности, порождающей неравенство и несвободу.
    В своей статье «Философия Большого проекта», я представил направленность общественного развития в виде вектора в пространстве этики, направленного к человеку. Именно отсюда выводятся фундаментальные этические ценности – равенство, свобода, правда. И логично следует, что никакое социальное проектирование не должно вести к уменьшению достигнутого уровня приближения к этим нормам. То есть, не должна увеличиваться дифференциация в обществе по каким бы то ни было признакам - сословным, национальным, религиозным, имущественным, не должен уменьшаться достигнутый уровень свободы, как условия реализации разумной воли и не должна использоваться ложь в целях манипулирования общественным сознанием.
    Реформирование социализма следовало осуществлять путем наполнения формального лозунга «все во имя человека, все для блага человека» реальным содержанием. Не сводя примитивно потребности человека лишь к материальным благам. Человеку нужна свобода и справедливость. Ему не нужны нефтяные скважины, заводы, пароходы. Но ему не нужен и унизительный патернализм, идиотская «забота о трудящихся», чья-то власть над собой, превращающая его в безгласного «строителя светлого будущего». В отличие от капиталистического, в социалистическом обществе человек – цель, а не средство. Как поется - «никто на другого не поднимет плеть и сам не станет рабом».
    Провал «либеральных реформ» не вызывает радости в моей душе. Но этот провал я воспринимаю с удовлетворением. Если на мгновение допустить правоту либеральных догматов и справедливость постулируемых буржуазной философией теорий относительно сущности человека, его врожденного эгоизма, стремления к удовольствиям, наслаждениям и власти, то будущее такого «человечества» представляется мне весьма печальным.
    К нашим «реформаторам» только сейчас начинает приходить понимание того, что казавшийся столь многообещающим принцип «материальной заинтересованности» применим  в большей степени к нетрудовой активности. Как говорится, от трудов праведных не наживешь палат каменных. Материальный интерес движет ворьем, коррупционерами, спекулянтами и «бизнесменами», дельцами и барыгами, шкурниками и халявщиками. Экономику эта публика не поднимет, нанотехнологии не внедрит. И либерал с тоской осознает, что для мотивации труда в эффективной рыночной системе нужен страх. Нужны, как Шмелев изящно выразился, «складывавшиеся веками отвечающие природе человека стимулы к труду». А именно, тотальное, беспощадное принуждение к дешевому труду посредством страха. И у «реформаторов» невеселая альтернатива. Либо задействовать фактор страха в полной мере, заставляя работника тратить все заработанные средства на элементарное воспроизводство своей рабочей силы, понуждая его как белку безостановочно крутить колесо экономики, либо не выдержать конкуренции с другими народами, для которых многовековая беготня в колесе естественное и привычное дело. Причем в первом случае наших незадачливых экспериментаторов сметет волна недовольства изнутри, а во втором случае, их, вместе со всем народом сожрут наши геополитические конкуренты снаружи.
    К счастью, советские люди не горят желанием расстаться со своей социалистической вольницей, не готовы в поте лица своего горбатиться за миску риса и место на подстилке. Вот выбирать между одной маркой авто или другой - это пожалуйста. Европанели на стены или плазменный телевизор в дом – всегда рады. А гнуть спину, доказывая «эффективность» «рыночной экономики» – увольте. Не «конкурентный» народ! Равенства желает, справедливости. И если нас не прельщают означенные альтернативы, и мы хотим сохранить свою цивилизационную сущность, возврат к социализму, к общественной собственности на средства производства, несомненно, является абсолютным императивом.
    Экономизм статьи Шмелева, ее интерпретация механистически понимаемых общественных потребностей предопределили ее сегодняшнее забвение. И в истории она останется лишь неким курьезом, первым маленьким шажком на пути к большому заблуждению. Как и фильм-притча Тенгиза Абуладзе «Покаяние». Из которого мне  запомнились лишь последние кадры, в которых пожилая женщина озадачивает зрителя риторическим вопросом о дороге к храму. К какому храму, зачем она туда должна вести, непонятно. Я бы лучше сформулировал так – зачем нужна дорога, которая не ведет к человеку? Кому нужна экономика, не ведущая к равенству, справедливости и свободе?